Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия 4

Осенью 753 года Ли Бо поехал на юг, и надолго там задержался, загостившись в Сюаньчэне у своего двоюродного брата Ли Чжао, помощника губернатора Сюаньчжоу, в современной провинции Аньхуэй. Это был далеко не первый его визит в эти места - поэт в общей сложности посетил их восемь раз, и около двухсот стихотворений, одна пятая от всего сохранившегося поэтического наследия Ли Бо, либо написана здесь, либо посвящена местным красотам. Любовь к Сюанчэну изрядно подогревалась тем, что здесь служил на должности начальника округа один из любимых поэтов Ли Бо - Се Тяо.

Как на картине,
Громоздятся горы
И в небо лучезарное
Глядят.
И два потока
Окружают город,
И два моста,
Как радуги, висят.
Платан застыл,
От холода тоскуя,
Листва горит
Во всей своей красе.
Те, кто взойдут
На башню городскую, -
Се Тяо вспомнят
Неизбежно все.

(Осенью поднимаюсь на северную башню Се Тяо в Сюаньчэне. Пер. А. Гитовича)

К танской эпохе от построенной Се Тяо башни остались только руины, но в начале Тан её восстановили, перенеся чуть севернее. Эта восстановленная башня простояла много веков, снова была разрушена во времена японо-китайской войны в 1937 году, и снова отстроена. Теперь она находится в городской черте, и два потока, которыми любовался Ли Бо, с неё уже не увидишь, они скрыты городской застройкой.
В Сюаньчэне Ли Бо прожил до 755 года. Покинув наконец те места, поэт отправился на гору Хэншань, навестить своего давнего друга Юань Даньцю, тоже не сидевшего на месте. А потом через полстраны отправился в Цзиньлин (Нанкин). В Янчжоу его догнал большой почитатель его таланта, молодой поэт Вэй Вань, и дальнейший путь они проделали вместе. При расставании Ли Бо подарил новому знакомому часть своих рукописей, и после его смерти Вэй Вань издал составленный из них сборник, написав к нему предисловие, послужившее ценным источником сведений о жизни Ли Бо.
Странствия Ли Бо не прекращались. Он пересёк реку Янцзы и задержался в местечке Цюпу (Осенний плёс) - одном из любимейших своих мест. Будучи общительным человеком, он с лёгкостью заводил новые знакомства, а какие же знакомства без дружеских пирушек. Но не стоит упрекать Ли Бо в пьянстве - он пил не больше, чем практически любой другой литератор тех лет. Опьяняющие напитки были неизменным атрибутом интеллектуалов и поэтов, считаясь неизбежными соучастниками творческого процесса. Напиться до того, что приходилось расплачиваться с трактирщиком собственной одеждой, было для этой братии освещённой веками традицией - даже Хэ Чжичжан, наставник наследника, на минуточку, как-то пропил "золотую черепашку", знак своего сана. Да и даоское учение ставило спиртное в ряд сакральных атрибутов своей традиции, противопоставляя его запретам и регламентациям, существовавшим в конфуцианстве и буддизме и считая опьянение одним из способов освободить дух. Канонизированные даоские святые были неотрывны от пития. При этом беспробудное пьянство, наносящее вред, даосизмом осуждалось, как и всякое излишество.
Ли Бо в своё время ещё в Чанъане вместе с Ду Фу входил в сообщество поэтов, которых молва окрестила "восемью святыми пития". Лично за ним закрепилось прозвище "хмельной сянь" ("сянь" - святой, гений): он был не только любителем, но и знатоком вина. За что и был позже осуждаем иными ревнителями нравственности: так Ван Аньши, поэт и сановник XI века, как-то заявил: "У Ли Бо - сплошная грязь, в девяти из десяти стихотворений пишет о женщинах и вине". Изрядное преувеличение, но Ли Бо действительно не стеснялся воспевать радости жизни:

О, если б небеса, мой друг,
Не возлюбили бы вино -
Скажи: Созвездье Винных Звёзд
Могло ли быть вознесено?
О, если б древняя земля
Вино не стала бы любить -
Скажи: Источник Винный мог
По ней волну свою струить?
А раз и небо, и земля
Так любят честное вино -
То собутыльникам моим
Стыдиться было бы грешно.
Мне говорили, что вино
Святые пили без конца,
Что чарка крепкого вина
Была отрадой мудреца.
Но коль святые мудрецы
Всегда стремились пить вино -
Зачем стремиться в небеса?
Мы здесь напьемся - всё равно.
Три кубка дайте мне сейчас -
И я пойду в далёкий путь.
А дайте доу выпить мне -
Сольюсь с природой как-нибудь.
И если ты, мой друг, найдёшь
Очарование в вине -
Перед ханжами помолчи -
Те не поймут: расскажешь мне.

(Под луной одиноко пью. Пер. А. Гитовича)

Существует легенда, что однажды Ли Бо в пьяном виде сел на осла и поехал, куда глаза глядят. Задремав, он не заметил, как заехал в уездный центр прямо сквозь начальственные ворота. Какой-то вельможа потребовал ответа, что это за наглец, а проснувшийся Ли Бо в ответ потребовал кисть и бумагу. Не сходя с осла, он сымпровизировал стихотворение, после которого всем стало ясно, что перед ними прославленный академик, и вельможа сам согнулся в поклоне. Эта история стала сюжетом для живописного свитка "Ли Бо верхом на осле".
А в 756 году наконец громыхнула гроза: Ань Лушань поднял свои войска, двинулся на юг и вскоре занял город Лоян, вторую столицу Танского Китая. Сперва правительственные войска потеснили мятежника, но к весне Ань Лушань снова оказался в Лояне, где и провозгласил себя императором новой династии Великая Янь. Экономические проблемы империи, которых двор до сих пор высокомерно не замечал, привели к тому, что восстание получило широкую поддержку, да и многие сановники перешли на сторону новоявленного императора. В их числе был и бывший начальник Ли Бо, глава академии Ханьлинь Чжан Цзи, в новом правительстве занявший должность канцлера. Император Сюаньцзун и его чиновники в панике бежали из Чанъаня и далёкое Шу и укрылись в Чэнду. Собственная охрана Сюаньцзуна взбунтовалась в пути, виня во всём Ян Гуйфэй, привечавшую главаря мятежников. Её двоюродный брат Ян Гочжун был растерзан озверевшей толпой, а Сюаньцзун, спасая себя, отдал бунтовщикам тело своей фаворитки, предварительно задушенной по его приказу.
Ли Бо, узнав о происходящем, бросился в Лянъюань за женой и попросил друзей, чтобы те вывезли его детей из Восточного Лу. Семья осела Ханчжоу, достаточно далеко от мест боевых действий, и Ли Бо до осени задержался там из-за болезни. Потом ненадолго вернулся в Сюаньчэн, и в конце концов поселился в районе горы Лушань. Энергичный характер требовал действия, но что он мог поделать, кроме как ждать, чем всё кончится? А события развивались: император Сюаньцзун издал указ, разделив оборону страны между сыновьями: наследный принц Ли Хэн должен был стать командующим на севере, а его брат Ли Линь, носивший титул Юн-ван - командующим на юге. Вот только Ли Хэн одновременно с этим провозгласил императором самого себя, низложив своего отца и оставив ему лишь почётный титул "Верхового правителя". Поставленный перед фактом Сюаньцзун был вынужден согласиться. Оставался вопрос, кому из двух императоров сохранит верность Юн-ван, собравший войска в Цзиньлине и двинувшийся с ними на восток. Брат приказал ему оставаться в Шу, но Ли Линь проигнорировал приказ. Трудно сказать, насколько далеко он собирался зайти, но сам факт неподчинения уже делал его мятежником с точки зрения нового императора.
И надо ж было так случиться, что именно Юн-ван отправил Ли Бо предложение присоединиться к нему в борьбе против мятежа Ань Лушаня. Поэт тянул с ответом. Едва ли он уже тогда знал о конфликте между братьями, но прошлый опыт общения с властью призывал к осторожности. Да и жена отговаривала, мол, годики уже не те ("Я собрался в поход, а жена меня держит" - признавался он в одном из стихотворений). Но Юн-ван оказался настойчив, и Ли Бо решился. В ставке принца он был встречен с почётом, принимал участие в обсуждении стратегических планов, и между делом написал целых одиннадцать стихотворений цикла "Песнь о восточном походе принца Юн-вана". Понимал ли поэт, что его новый покровитель стал, или вот-вот станет государственным изменником? Кто его теперь разберёт. Может и понимал. Но уж очень заманчивой показалась возможность осуществить свою давнюю мечту и таки стать доверенным советником властителя! И к тому же принять участие в миссии по спасению страны.
У историков нет единой оценки действий Ли Бо в этот период, как нет и единой оценки действий Юн-вана. Искренне ли он желал спасти империю, думал ли о троне или о создании собственного сепаратного государства? Так или иначе, его брат, новый император Суцзун, объявил его изменником хуже Ань Лушаня. К этому времени Ань Лушаня уже убили его собственные приближённые, восстание пошло на убыль, и императорские войска развернулись против нового противника. Конец Юн-вана оказался печален: его войско практически не оказало сопротивления, он был разбит, бежал, оказался схвачен и казнён. Впоследствии, прочем, был реабилитирован, как и верхушка его армии. Но императорское прощение коснулось не всех.
По городам и весям был разослан приказ о розыске и аресте "преступника Ли Бо". Спешно покинувший ставку принца поэт попробовал пробраться обратно к Лушань, но был опознан в городе Пэнцзе, схвачен и отправлен в тюрьму Сюньяна, в нынешней провинции Цзянси. Приговор за государственную измену мог быть только один: смертная казнь.
К счастью, у Ли Бо хватало друзей, в том числе и весьма влиятельных. Конечно, теперь их количество изрядно подсократилось, однако оставшиеся сделали всё, что могли. Но, должно быть, у Суцзуна было к Ли Бо что-то личное, потому что на первую просьбу о помиловании от давнего знакомого поэта Гао Ши, к этому моменту сделавшего неплохую карьеру, император резко ответил, что Ли Бо следует наказать ещё строже, чем Юн-вана. Гао Ши не посмел настаивать, но он был не единственным. Помните Го Цзыи, которого Ли Бо когда-то спас от смерти? Долг платежом красен: теперь Го Цзыи, не преступник и не мелкий офицерик, а победоносный генерал, герой войны, подал прошение императору, заявив, что меняет все свои чины и награды на жизнь своего благодетеля. Тем временем жена Ли Бо задействовала все связи своей семьи, в том числе и личного советника Суцзуна Цуй Хуаня. Под их общим давлением казнь была отменена, хотя на что именно её заменят, какое-то время было неясно.
Освобождённый из тюрьмы в самом конце 757 года Ли Бо, не дожидаясь окончательного решения своей участи, уехал в горы Суншань, на территории нынешней провинции Аньхуэй. Начальник уезда Сосун Люй Цю, ещё не зная, что там решат в столице, серьёзно рискнул своей карьерой, дав поэту возможность остановиться в своих владениях. А неугомонный Ли Бо, едва придя в себя, вознамерился снова присоединиться к войскам, что добивали остатки мятежников. Но помешала болезнь: видимо, заключение и связанные с ним переживания изрядно подточили его силы, и он слёг. Тем временем наконец пришёл императорский эдикт - казнь была заменена на ссылку в южный город Елан.
Где находился этот город единого мнения опять-таки нет. Существуют самые разные предположения, вплоть до того, что Елан отождествляют с современным Чунцином. Но большинство исследователей придерживаются другого мнения: во времена Тан Елан был центром одноимённого уезда в нынешней провинции Гуйчжоу, в районе города Цзуньи. От Чанъаня эта географическая точка отстоит на 3270 ли, что соответствовало объявленному наказанию - ссылка на три года за три тысячи ли.
Ли Бо тронулся в путь, и жена проводила его. Доброй дороги желали и не забывшие поэта друзья: бывший советник Чжан Гао послал ему два комплекта богатой одежды, поднявшийся до ранга министра Чжан Вэй устроил ему прощальный пир на Южном озере под Сякоу и попросил Ли Бо дать озеру новое имя. "Раз его любят чиновники, назовём его Чиновничьим," - ответил Ли Бо (ныне это Лотосовое озеро в парке Уханя). Тем друзьям, кого он не мог повидать, Ли Бо посылал свои стихи.
Весной 759 года Ли Бо миновал Цзянлин, попутно навестив ещё одного знакомого, и проплыл по Янцзы через узкий проход Сянься ("Три ущелья"). Здесь уже были почти родные места, до Шу рукой подать. Но поэт был вынужден проехать мимо.

Я стыжусь: ведь подсолнечник
Так защищает себя -
А вот я не умею,
И снова скитаться мне надо.
Если всё же когда-нибудь
Буду помилован я,
То, вернувшись, займусь
Лишь цветами любимого сада.

(Ссылаемый в Елан, пишу о подсолнечнике. Пер. А. Гитовича. Если кого-то смутил подсолнечник в Древнем Китае, то не удивляйтесь - иероглифом, которым сейчас обозначают это растение, в танскую эпоху записывали мальву).

А вдалеке от него друг и соперник за звание величайшего поэта Древнего Китая Ду Фу напишет свои стихи:

Если б смерть разлучила нас -
Я бы смирился, поверь,
Но разлука живых
Для меня нестерпима теперь,
А Цзяннань - это место
Коварных и гиблых болот,
И оттуда изгнанник
Давно уже писем не шлёт.
Закадычный мой друг,
Ты мне трижды являлся во сне,
Значит ты ещё жив,
Значит думаешь ты обо мне.
Ну, а что, если это
Покойного друга душа
Прилетела сюда -
В темноту моего шалаша?..
Прилетела она
Из болотистых южных равнин,
Улетит - и опять
Я останусь во мраке один.
Ты - в сетях птицелова,
Где выхода, в сущности, нет,
Где могучие крылья
Не в силах расправить поэт.
Месяц тихим сияньем
Моё заливает крыльцо,
А мне кажется это
Ли Бо осветилось лицо.
Там, где волны бушуют,
Непрочные лодки губя,
Верю я, что драконы
Не смогут осилить тебя.

(Вижу во сне Ли Бо. Пер. Гитовича. Последние строчки - отсылка к судьбе древнего поэта Цуй Юаня, который утопился от отчаяния, видя, как его царство захвачено врагами, о чём он безуспешно предупреждал правителя. По легенде его дух явился местным рыбакам и рассказал, что его держат в плену речные драконы, попросив принести им жертвы за него).

Чаяния Ли Бо сбылись: не опускавшие руки друзья всё же добились внесения его имени в списки подлежавших императорской амнистии. Амнистии издавались ежегодно, и в конце 50-х годов их было три: по случаю "наречения титулом Верховного правителя", по случаю "облегчения великой засухи" и просто по случаю весны. Ли Бо больше всего подходит второй вариант - амнистия по случаю окончания засухи была наиболее мягкой, вероятно, под неё-то он и попал. Неизвестно, когда именно Ли Бо узнал о том, что снова свободен. Кое-кто из исследователей доказывает, что поэт успел доехать до места ссылки и послать оттуда стихи жене, сетуя на отсутствие писем. Но большинство сходится на том, что указ догнал его у города Боди на реке Янцзы. Оттуда поэт, восхваляя милостивого императора, немедленно повернул в сторону Цзянлина. Правда, прощение не означало реабилитации, и клеймо государственного преступника так и продолжало висеть на Ли Бо, но это не помешало ему снова ринуться в гущу событий, начисто забыв о стихотворном обещании ограничиться любимым садом.
До Цзянлина поэт не доехал - повернул к Чанша и поднялся на гору Цзюи, где, по преданию, был похоронен легендарный правитель Шунь, ещё додинастийный, из китайского Золотого века. Потом ещё какое-то время Ли Бо пожил на берегах озера Дунтин, овеянного легендами и связанного со многими историческими событиями и личностями. Что творилось у него на душе, можно только догадываться, но в эти последние годы он начал действительного много пить, что уже заметно сказывалось на его здоровье. Зато его поэзии был дан новый импульс, и в его стихах проглядывает тоска из-за крушения привычного мира. Как ни крути, а положение изменника делало его, пусть и не полностью, но изгоем, что энергичному и общительному поэту выдержать было трудно. Тем более, что обвинение было несправедливо: это он-то, всегда мечтавший принести стране благо и процветание - государственный изменник?! Вероятно, поэтому, получив осенью 762 года известие от Го Цзыи о том, что мятежники вновь идут на Центральную равнину, Ли Бо, забыв о годах и болезнях, и уже привычно преодолев сопротивление жены, вновь бросился в действующую армию. Вероятно, он полагал, что только так он сможет снять с себя клеймо "сподвижника Юн-вана". Кстати, сам Юн-ван к тому времени уже дождался своей посмертной реабилитации, так же как и его ближайшие соратники. В том же 762 году один за другим умерли и оба императора, Сюаньцзун и его сын Суцзун, так и не успев увидеть окончательной победы над мятежом, который первый невольно вызвал своими действиями, а второй с ним боролся всё своё недолгое царствование. А Ли Бо всё так и ходил в преступниках.
Однако годы и болезни сами напомнили ему о себе. Напряжение долгого пути и осенние холода подкосили поэта. Он смог добраться только до Цзиньлина и там слёг. Ни о какой армии уже не приходилось и думать. Близилась зима, деньги кончались - Ли Бо вообще сильно обнищал к концу жизни, круг друзей сузился, а чиновники помогали уже далеко не столь охотно, как раньше. И Ли Бо, немного отлежавшись, перебрался в близкое Данту под крыло своего дяди Ли Янбина, который в 760 году был назначен начальником округа с резиденцией в этом городе. Даже это короткое путешествие заставило поэта проболеть ещё полгода, и лишь поздней весной 763-го Ли Бо снова собрался в дорогу в любимый Сюаньчэн. Поездка оказалась последней: к концу 763 года состояние Ли Бо ухудшилось настолько, что в конце концов привело к смерти. Современные исследователи полагают, что у него был воспаление лёгких на фоне хронического пиоторакса. Неизвестно, успела ли дойти до него весть, что новый император Дайцзун наконец-то снял с него все обвинения и даже даровал хоть и не самый высокий, но всё же придворный чин.
Смерть Ли Бо окутана таким же туманом, как и его рождение. Согласно самой распространённой версии он вернулся в Данту и умер в дядином доме, передав Ли Янбину свои стихи. Жена и сын не успели с ним попрощаться - слишком далеко были, а любимая дочь к этому времени уже умерла. Есть так же версия, что он вернулся не в дом к дяде, а на Драконью гору в Цайшицзи, где у него был собственный дом, и где его похоронили. Что он упал в воды реки, с трудом выплыл и добрался до дома, чтобы там умереть. Или не добрался, умер на берегу, а может и вовсе в воде, а на Драконью гору принесли уже его тело. В пользу версии с утоплением говорит тот факт, что могила Ли Бо долгое время находилась в полном забросе, не смотря на его не померкшую после смерти поэтическую славу. Конфуцианская книга обрядов "Ли цзи" запрещала хоронить утопленников и совершать над ними поминальные обряды, их тела полагалось сжигать. Лишь полвека спустя сын друга Ли Бо Фань Чуаньчжэн привёл захоронение в порядок. Он же отыскал и двух внучек Ли Бо от Боциня. Их отец к тому времени умер, старший брат где-то сгинул и его судьба неизвестна, а внучки, чтобы спастись от нужды, вышли замуж за крестьян. Их имён, как водится, история не сохранила, зато сохранила имена их мужей - Чэнь Юнь и Лю Цюань. От предложения найти им мужей побогаче женщины отказались, но попросили перезахоронить их великого деда там, где хотел он сам - на Зелёной горе, рядом с домом его любимого поэта Се Тяо. Фань Чуаньчжэн выполнил их просьбу, а в старой могиле оставил одежду Ли Бо - существовал такой китайский обычай. Таким образом у поэта есть целых два захоронения: на Драконьей горе в Цайшицзи и на Зелёной горе в Данту, оба со своими мемориалами.
А в 843 году состоялось и окончательное "примирение" Ли Бо с официальной властью: по приказу императора Уцзуна чиновник высокого ранга Пэй Цзин, чей предок Пэй Минь когда-то убедил юного Ли Бо не отказываться от поэзии ради овладения мечом, совершил на могиле официальную траурную церемонию. Порадовало ли это дух Ли Бо? Кто знает...

Светило ночи и светило дней
Без устали вершат круговорот.
Средь тьмой объятых суетных людей
Никто так бесконечно не живёт.
Преданье есть, что среди вод морских
Пэнлайский остров дыбится горой,
На древе-яшме зелены листки,
И сладок плод, который ест святой.
Откусит раз — и нет седых волос,
Откусит вновь — и вечно юн и мил…
Меня бы кто-нибудь туда унёс
И больше в этот мир не возвратил.

(Вольный стих. Пер. С. Торопцева)

Легенда гласит, что Ли Бо утонул, катаясь на лодке, но лишь потому, что спьяну попытался поймать в воде отражение луны. Однако скрылся он под водной гладью только для того, чтобы тут же вынырнуть из реки верхом на ките и вознестись на Небеса к ждущим его собратьям-небожителям.

Конец.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

- Алло, Весна? Это Зима. Слушай, будь другом, подмени меня, а? Очень надо. Договорились? А потом я тебя как-нибудь подменю.

В январе-феврале бы такие метели.

@темы: Матушка-природа

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия 3

Итак, осенью 742 года Ли Бо отправился в Чанъань, оставив детей в Яньчжоу. Принцесса Юйчжэнь и давний друг Юань Даньцю, тоже оказавшийся к тому времени при дворе, донесли до императора Сюаньцзуна, что неплохо бы иметь по рукой талантливого стихотворца, который прославит в стихах его правление, подобно тому, как век ханьского императора У-ди прославила кисть великого поэта Сыма Сяньжу. Есть так же версия, что вызов в столицу организовал наставник императорского наследника Хэ Чжичжан, в свою очередь услышавший о поэте от влиятельного даоса У Цзюня, с которым Ли Бо свёл знакомство после восхождения на гору Тайшань.
В любом случае, Ли Бо подружился с Хэ Чжичжаном после прибытия в Чанъань, и тот отдал должное стихам нового знакомого, назвав Ли Бо "святым, низвергнутым с Неба". В то время это выражение было обычным обозначением незаурядного человека, но как постоянная характеристика прилипло только к Ли Бо. Поэт был обласкан императором, удостоен персональной аудиенции, во время которой, как утверждает его дядя и первый биограф Ли Янбин, Сюаньцзун лично усадил Ли Бо, передал ему пиалу с бульоном, а любимая императорская наложница Ян Гуйфэй угостила поэта редким для Китая виноградным вином. Ли Бо был принят в литературную академию Ханьлинь ("Лес кистей") и получил один из высших для академиков рангов "дайчжао".
Казалось бы, что ещё нужно для счастья? Увы, Ли Бо, мечтая попасть в столицу, грезил совсем о другом. Об участии в государственных делах, о помощи императору в правлении, установлении мира и благоденствия в империи. То, что он нужен Сюаньцзуну исключительно как стихотворец, а для державных дел есть другие люди, куда более в них опытные и компетентные, стало неприятным сюрпризом. Единственное государственное дело, в котором Ли Бо довелось принять участие, это составление так называемого "Наброска ответа на варварское послание". Племя туфаней, разорив приграничный китайский город, решило восстановить добрососедские отношения и отправило послание, не удосужившись перевести его на китайский язык. К счастью, Хэ Чжичжан вспомнил, что Ли Бо происходит из семьи, жившей в западных землях, а значит, возможно, сумеет его прочесть. Поэт действительно разобрался в тексте, составил ответ и произнёс перед императором речь о необходимости мира во имя блага простых людей. Император благосклонно внял, посчитав, что сил для ещё одной приграничной войны у него недостаточно, и на этом участие Ли Бо в политике кончилось.
К тому же опять дала о себе знать пресловутая "кость в спине". Ли Бо мгновенно вошёл в конфликт с главой академии Ханьлинь Чжан Цзи, который мало разбирался в делах литературных, зато был императорским зятем. Так же устав академии запрещал спиртные напитки, а Ли Бо демонстративно заявил, что он тут на особом положении, а потому пьёт и будет пить. То ли действительно не понимая, к чему это может привести, то ли просто будучи не в силах укротить свою натуру, поэт не отказывал себе в удовольствии покуражиться над надутыми сановниками: то попросит одного из них в присутствии посмеивающегося императора снять с себя сапоги, то заставит другого (кузена Ян Гуйфэй, между прочим) растереть себе тушь... В результате, когда император всё-таки заикнулся о том, что надо бы ввести Ли Бо в число своих личных советников, придворные встали стеной против его предложения. Их поддержала обиженная Ян Гуйфэй, которой объяснили, что сочинённый в её честь панегирик на самом деле завуалированное оскорбление. Ведь в нём Ли Бо сравнил красавицу со знаменитой императорской наложницей ханьских времён по прозвищу Летящая Ласточка, и была эта наложница, помимо всего прочего, известна тем, что попала во дворец буквально с улицы. Семейство же Ян до того, как император обратил внимание на его представительницу, конечно, не бродяжничало, но богатством и знатностью похвастаться не могло. А самому Сюаньцзуну нашептали, что Ли Бо в пьяном виде несдержан на язык и позволяет себе отнюдь не одобрительно отзываться об императоре и его дворе. Отношения между императором и поэтом стремительно охладели, и всего через год Ли Бо пусть и не отставлен окончательно от двора, но явно попадает в немилость.
Да и сам Ли Бо к тому времени начал разочаровываться в прежде идеализируемом им Чанъане. Императорский двор оказался вовсе не средоточием государственной мудрости и заботы о народе, а скопищем себялюбцев, озабоченных прежде всего своим собственным благом. Империя Тан миновала свой зенит, и, хотя пока это внешне было незаметно, начала клониться к закату. Император Сюаньцзун действительно хорошо начинал, но он был уже не молод, и государственным делам предпочитал общество своей любезной Ян Гуйфэй, фактически перевалив правление на сановников. Его проверенная команда тоже старела и отходила от дел. Место возглавлявшего правительство канцлера и самого доверенного советника занял мелкий карьерист Ли Линьфу, а вскоре его подсидит и присвоит его должность тот самый кузен Ян Гуйфэй, иных достоинств, кроме родства с фавориткой, не имевший. Финал царствования Сюаньцзуна будет катастрофическим...
Это пока это ещё впереди. К осени 743 года Ли Бо уже совершенно точно понял, что в столице пришёлся не ко двору. Погрязать в интригах он не мог и не хотел, а иного способа удержаться рядом с императором не было. И не только он сам, но и его поэзия оказалась чужда столичному формализму.

Во граде Ин поют «Белы снега»,
И тают звуки в синих небесах…
Певец напрасно шёл издалека -
Не задержалась песнь в людских сердцах.
А песенку попроще подтянуть
Готовы много тысяч человек.
Что тут сказать? Осталось лишь вздохнуть -
Холодной пустотой заполнен век.

("Дух старины" Пер. С. Торопцева)

Пользуясь отсутствием чиновничьих обязанностей, Ли Бо снова пускается в путешествия, посещая центры даосской мысли. Цикл "Дух старины" пополняется философскими стихотворениями, кроме того в творчестве Ли Бо ещё более заметным становится мотив даоского ухода от мира, причём не только в переносном - жизнь в глуши - но и в самом прямом смысле: Ли Бо сочиняет стихи о вознесении на Небеса, о встрече со "святыми бессмертными", о приготовлении Элексира бессмертия, который мог бы этому поспособствовать. Он далеко не первый, кто пишет на эту тему, новаторство состояло в том, что он пишет так, словно вознесение и встреча с Небожителями реально произошли с ним самим. Возможно, виной тому было не только разочарование в земных властителях, но и наступление кризиса среднего возраста, заставившего Ли Бо задуматься о том, что его жизнь конечна. Как-никак, ему уже за сорок, почтенный возраст по тем временам. А так хочется быть бессмертным!
Ранней весной 744 года Хэ Чжичжан, за пределами своих обязанностей наставника наследника тоже тяготевший к даосизму, подал в отставку, объяснив это тем, что, будучи больным, видел в бреду небожителя, который звал его к себе. Это стало последним толчком, и Ли Бо последовал его примеру, получив в качестве награды императорскую грамоту, позволявшую употреблять вино в любом питейном заведении за счёт казны. Надо полагать, что в этот раз он покидал столицу с ещё более тяжёлым сердцем, чем десять лет назад. Тогда ещё оставались какие-то надежды на Чанъань и императора, теперь их не было. Но случались в этот период жизни Ли Бо и счастливые события. К этому времени он уже совершенно точно свёл знакомство с Ду Фу - единственным поэтом, равным ему по силе дарования. Ничуть не ревнуя к таланту друг друга, напротив, ценя его по достоинству, они стали друзьями, не смотря на то, что Ду Фу был значительно младше. Они неоднократно встречались в Яньчжоу, где жил отец Ду Фу, втроём - вместе с примкнувшим к ним поэтом Гао Ши - совершили осенью 744 года путешествие в место Бяньсун на берегах Хуанхэ. Когда-то там находился увеселительный парк ханьской эпохи Лянъюань, и во времена Тан ещё можно было увидеть руины строений, помнивших многих знаменитых людей прошлого, в том числе уже неоднократно поминавшегося Сыма Сяньжу. И это было не единственное совместное путешествие Ли Бо и Ду Фу.
Кроме того Ли Бо задумал стать даоским монахом с особым статусом, не предусматривавшим проживания в монастыре. Количество монастырей и их жителей государством регламентировалось, но для получения особого статуса разрешения государственных инстанций не требовалось. Своё намерение поэт осуществил в самом конце 744 года в монастыре Пурпурного Предела в Цичжоу (провинция Шаньдун). Пройдя обряд "вхождения в Дао", Ли Бо получил доступ к тайным даоским текстам, сокрытым от мирян. К сожалению, от этого монастыря к настоящему времени не осталось ничего, даже его местонахождение точно не установлено.
И снова путешествия, а в перерывах между ними - возвращения в Лу. Торопцев пишет, что поэт даже открыл в своём доме кабачок и сам производил для него вино - правда, и выпивал его в основном тоже сам. Но жизнь не стоит на месте. Спустя шесть лет после разрыва с императорским двором, в 750 году Ли Бо принимает приглашение погостить от уже собственного ученика Цзун Цзина, проживавшего в городе Бяньчжоу (современный Кайфэн). И там неожиданно женится на его сестре.
Исследователи колеблются, называть ли госпожу Цзун второй или четвёртой женой Ли Бо - если второй и третьей считать безымянную женщину из Лу, которая то ли родила, то ли не родила поэту сына, и Девушку с гранатом, она же Дура из Гуйцзи. Но большинство всё же сходятся на том, что законным браком поэт сочетался только с Сюй и Цзун, а две другие были в лучшем случае наложницами. Вторая жена Ли Бо тоже происходила из высокопоставленного рода, её дед состоял в родстве с императрицей У Цзэтянь. Его внучка, чьего личного имени, как и в случае с первой женой Ли Бо, история не сохранила, получила хорошее образование, любила поэзию, по словам самого Ли Бо "познавала Дао, стремилась к святому Бессмертию". На этой почве они, видимо, и сошлись, а кроме того она прекрасно готовила. Тем не менее, по средневековым понятиям, госпожа Цзун подзасиделась в девицах - на момент свадьбы ей было уже за тридцать.
Если первая жена Ли Бо от его почитателей удостоилась только хвалебных отзывов, то насчёт второй такого единодушия нет - иные авторы изображают её классической злой мачехой, тиранившей пасынков. Есть так же версия, что через какое-то время ей надоели постоянные отлучки мужа, и она поставила ультиматум: или ты сидишь дома, или мы расстаёмся. Поэт предпочёл второе, и его жена, не разводясь официально, удалилась на гору Луншань и там "погрузилась в Дао". Впрочем, разъезд, если он был, не помешал госпоже Цзун броситься на помощь мужу, когда тот попал в беду - но это дело будущего. Первоначально, вероятно, Ли Бо опять поселился в семье жены, на это указывает тот факт, что с ними жили так же её брат и сестра: по нормативам того времени сестра не могла жить в доме её мужа, если этот дом был отдельным. Да и дети Ли Бо так и оставались в Восточном Лу, хотя не будь он примаком с соответствующими ограничениями, он должен был бы взять их к себе. Чего, впрочем, не произошло и позже, когда супруги точно отделились и зажили в Юйчжане, рядом с Аньлу, местом его первого брака, только на другом берегу Яньцзы. Возможно, именно тогда у Ли Бо родился сын Тяньжань, а может быть и нет.
Между тем над империей Тан сгущались тучи, и отголоски будущих гроз долетели и до Ли Бо. В 751 году Ли Бо принял настоятельное приглашение в северную область Фаньян от могущественного военачальника, любимца императора и Ян Гуйфэй - Ань Лушаня. Выходец из "варварской" народности, Ань Лушань сумел подняться до самых вершин, став цзедуши (генерал-губернатором) нескольких областей и командующим почти половины всех вооружённых сил страны. К этому времени проницательные люди (или просто недоброжелатели) пытались предупредить Сюаньцзуна, что Ань Лушань стал опасен, но нет большего слепца чем тот, кто не желает видеть. Император пропускал все предупреждения мимо ушей.
Встреча Ли Бо и будущего предводителя мятежников состоялась на рубеже 751/52 годов. Как она прошла, можно только гадать. Правда, есть версия, что Ань Лушаня как раз в это время вызвали ко двору, так что Ли Бо его не застал. Но что в его ставке творится что-то не то, всё-таки понял - в стихах, написанных по горячим следам, звучат тревожные ноты. "Песнь о коннице варваров в Юйчжоу" (стихотворного перевода нет) начинается со строк: "Дикарь в Ючжоу на коне, / Зеленоглаз, из тигра шапка. / Глумливо мечет парные стрелы, / От которых ни у кого нет защиты" и заканчивается патетическим восклицанием: "Когда же (зловещий) Небесный Волк будет уничтожен / И сын с отцом обретут спокойствие?!" Звезда "Небесный Волк" считалась предвестием вражеского нападения, так что комментаторы единодушно видят в стихах намёк на угрозу, которую представляет Ань Лушань.
Пытался ли Ли Бо донести свою тревогу до императора? Трудно сказать, достоверных данных нет, есть лишь предположение, что в 753 году он приезжал в Чанъань в третий раз. Косвенные намёки содержатся в его стихах, но лишь намёки. Вероятно, он так же поделился своей тревогой с Ду Фу, в стихах последнего при желании тоже можно отыскать следы их встречи. Но Ду Фу, сам безуспешно штурмовавший политические склоны, ничем не мог ему помочь. Если Ли Бо и пытался донести предупреждение до власть имущих, его призыв никем не был услышан.

Закон Небесный Чжоу-ван презрел,
Утратил разум чуский Хуай-ван -
Тогда Телец возник на пустыре
И весь дворец заполонил бурьян.
Убит Би Гань, увещевавший власть,
В верховья Сян был сослан Цюй Юань.
Не знает милосердья тигра пасть,
Дух верности напрасно девам дан.
Пэн Сянь уже давно на дне реки -
Кому открою боль своей тоски?!

(Дух старины. Пер. С. Торопцева)

Год спустя Ань Лушань вторично пригласил Ли Бо к себе, но на этот раз поэт никуда не поехал.

Продолжение следует.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

Вчера у меня вдруг заработал ютуб. А сегодня туда опять без впн не попадёшь.

@темы: Всякое

---

Драгоценности. Блеск русского двора

Побывала на выставке в Историческом музее. Честно говоря, я думала, что драгоценностей будет больше. Но устроители решили, так сказать, вписать экспонаты в контекст, так что кроме украшений выставили платья, веера и портреты.



Прошу прощения за заваленный горизонт, моя постоянная беда. Выставка расположена в трёх залах, начинаем с первого.



Платья и веера принадлежали двум последним императрицам, а так же княгиням Юсуповым. Про украшения принадлежность не написана.



Слева булавка в виде орденской колодки с миниатюрными орденами и медалями. Позволяла мужчинам не надевать разом весь иконостас, и при этом обозначить, чем был награждён. Булавка выдвижная, так что можно было добавлять новые экземпляры. Справа аметистовые браслет и брошь.



Черепаховый веер.



Платье Марии Фёдоровны.





Ещё два веера. Их на выставке много.



Тоже платье Марии Фёдоровны, на этот раз бальное.



А вот это вечернее платье уже Александры Фёдоровны. Помимо прочих украшений, на ткань нашиты желатиновые блестки, так что красоваться в нём под ярким солнцем не рекомендуется.



Бериллово-гранатово-бирюзовая парюра: пряжка, брошка, серьги, ожерелье.



Ещё брошки и серьги. Бабочку я попыталась снять поближе, но она засвечивалась, и хорошего снимка так и не вышло.



Подвеска, браслет, брошка, пряжка.



Два носовых платка Марии Фёдоровны.



Ещё одно платье и туфельки предпоследней императрицы, а так же брошь с браслетом.



Брошь и браслет поближе.



Бальное платье Зинаиды Юсуповой.



А комплект ему на выставке составляют вот этот веер...



...а так же парные браслеты и колье из... чугуна. Необычный материал, правда? Зато какая тонкая работа! Такие украшения можно было надеть, например, в трауре. Но не только в нём. В моду они вошли в начале XIX века, когда прусская принцесса Марианна обратилась к женщинам Пруссии с призывом сдать свои драгоценности на борьбу против наполеоновской армии. Отдавшие золото за свободу своей страны женщины вместо этого надевали украшения из железа или чугуна, которые выпускал берлинский Королевский чугунолитейный завод. Так чугунные украшения стали символом патриотизма.



Переходим во второй зал.



Ещё одно платье Марии Фёдоровны.



И ещё одно - цвета цикламен, из муара, шёлковой ткани с разводами. Для этого ткань пропускали между нагретыми цилиндрами, чтобы нити слегка сместились и получились вот такие переливы.



На веере справа, на верхней пластине, можно разглядеть монограмму - правда, подробности на снимке не различить.



Чёрное бальное платье для знаменитого "чёрного бала", произошедшего в 1889 году. Как раз тогда погиб австрийский крон-принц Рудольф - та самая трагедия в Майерлинге. По этикету, все правящие дома Европы были обязаны присоединиться к трауру австрийского двора и отменить увеселения. Но Мария Фёдоровна припомнила австрицам, как они не стали соблюдать траур по её первому жениху и старшему брату её нынешнего мужа Николаю Александровичу, продолжив праздники и гуляния. А потому запланированный ею бал состоялся, но всем приглашённым было предписано одеться в чёрное.



Ну и веер соответствующий.



А этот уже совсем не траурный.



А это платье уже её невестки Александры Фёдоровны. Платье было сшито с двумя лифами, так что его можно было носить и как бальное, и как просто вечернее. Сначала предполагалось, что на выставку приедет бальный вариант, но потом в результате каких-то пертурбаций приехал вечерний. Так что на указателе написано "платье бальное", но не верьте - у бальных рукава короче.



Веер из страусовых перьев. Особенно популярны такие веера стали, когда страусов начали разводить на фермах, так что для добычи перьев уже не было нужды их убивать.



Серебряный портсигар с эмалевыми накладками, изображающими милые сердцу мужчины вещи.



Диадемы - увы, видны плоховато. Детальки крепились на крошечных пружинках, так что при движении листики и цветки подрагивали.



Брошки, пряжки...



Подвеска в виде клубка змей. Части украшения подвижно крепились на штырьках, чтобы создать иллюзию движения змей. Хотели бы себе такое украшение?



Веера и браслет. В эпоху сентиментализма в моду вошли украшения с портретами.



Бальное платье, принадлежавшее актрисе начала XX века по фамилии Карахан. Актриса далеко не первого ряда, так что когда её наследники передали её наряды в дар Эрмитажу, там только диву дались - откуда у неё платья, что императрице впору? А оказалось, что дама вышла замуж за советского посла в Китае. И, чтобы не ударить в грязь лицом, её снабдили гардеробом из одежды, конфискованной в императорских дворцах. Так что госпожа Карахан действительно носила платья императрицы.



Веер из тюля и рога - начало ХХ века, уже не такой роскошный, как раньше.



Портреты на выставке я фотографировать не стала, но вот для этих сделала исключение. Портрет генерала Теляковского, автора классического учебника по фортификации, и его жены.



Портрет интересен тем, что показывает, как в прошлом носили украшения. Посмотрите, сколько тут браслетов на обеих руках, причём, казалось бы, совершенно не гармонирующих между собой и с другими украшениями. Понятия о хорошем вкусе со временем здорово меняются.



А вот и собрание браслетов.



Две передних поближе. У левого центральный элемент с сапфиром можно было снять и носить отдельно, как брошку.



Вот этот браслет сплетён из шнурков, которые сделаны из человеческих волос. Украшения из волос близких людей были в большой моде.



Браслеты в виде змей тоже пользовались популярностью.



На среднем браслете собачка - символ верности - держит раскрывающийся медальон в виде сердечка. Внутрь можно было что-нибудь положить, например, ту же прядку волос.



Браслет и ожерелье. Уже ХХ век, выглядят попроще.



Портбукеты - держатели для маленький букетиков цветов. Можно было булавкой приколоть к платью, а можно было просто держать, для страховки от потери надев за кольцо на цепочке на палец.



Собрание украшений.



Ещё два платья из собрания Карахан, стоят в сквозной витрине, так что можно посмотреть с обеих сторон.



Экскурсовод рассказала, что поскольку условия хранения не соблюдались, когда наследники предложили эти платья музею, на них было без слёз и не взглянуть. Не специалист и не понял бы, что эти тряпки представляют какую-то ценность. То-то было работы реставраторам.



Веер поближе.



Последний, самый маленький зал, занимают вещицы из личных покоев императорской семьи. Памятные кольца, в которые тоже можно было вплести чьи-то волосы.



Цепь, изготовленная, кажется, к трёхсотлетию дома Романовых. На каждом медальоне - портрет одного из царей и императоров династии.



Медальоны, табакерки... И моё отражение.



Ларец, поднесённый императору Александру II Корпорацией лондонского Сити в память о его визите в Лондон.



Ещё табакерки.



Если мне память не изменяет, эта табакерка была подарена Екатериной II одному из её фаворитов. Центральный медальончик с профилем на крышке поднимается, открывая маленький тайничок.



И снова - человеческие волосы, на этот раз Романовых. В том числе волосы Петра I, и нет, они, вопреки сложившемуся стереотипу, не самые тёмные.
Выставка ещё работает и будет работать до мая. Кто в Москве, может посетить.

@темы: Это было недавно, это было давно, Культурное мероприятие, Фото

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия 2

Итак, Ли Бо в сопровождении слуги отплыл из родного Шу, двигаясь преимущественно по рекам. Он не торопился - посещал места, связанные с известными мифами и легендами, а так же вполне историческими событиями и личностями, такими, как знаменитый поэт древности Цюй Юань. Впитывал в себя атмосферу этих мест и, конечно же, излагал свои впечатления в стихах. Окончательно родное Шу поэт покинул лишь весной 725 года. В городе Цзянлине (ныне Ичан в провинции Хубэй) Ли Бо познакомился со знаменитым даосом по имени Сыма Чэнчжэнь. Про этого монаха говорили, что он знает всё на пятьсот лет назад и видит всё на пятьсот лет вперёд; три императора, начиная ещё с императрицы У Цзэтянь, а потом её сын и внук, ныне правящий император Сюаньцзун, пытались зазвать его к своему двору. На Ли Бо встреча с таким человеком должна была произвести громадное впечатление. После неё он написал "Оду на встречу Великой птицы Пэн с Волшебной птицей Сию", подразумевая под птицей Пэн самого себя, а под птицей Сию, соответственно, нового знакомого. Позже Ли Бо отредактирует своё произведение, дав ему несколько иное название: "Ода Великой птице Пэн".
Про птицу Сию беглый поиск мне никакой информации не дал, есть только упоминание самого Торопцева, что обитала она на вершине горы Куньлунь, куда китайская мифология помещала то загробное царство, то обитель богов. Про птицу Пэн сказано более подробно - эта исполинская птица "несколько тысяч ли в длину" впервые появляется у Чжуан-цзы. Её крылья поднимают огромные волны, обнажая океанское дно, она способна пролететь без отдыха 90 000 ли. Впервые Ли Бо скромно уподобил себя этой птице ещё в стихотворном послании Ли Юну, в котором упоминается в предыдущей части. В дальнейшем это уподобление станет сквозным в его творчестве.
В том же 725 году Ли Бо начал писать стихотворный цикл под названием "Дух старины", который будет создавать до конца жизни. Всего в него вошло 59 стихотворений.
В Цзянлине Ли Бо встретил своего земляка и позвал его с собой, но совместное путешествие оказалось недолгим. У озера Дунтин спутник поэта почувствовал себя плохо и вскоре умер. Ли Бо пришлось искать участок земли для достойных похорон, а позже, когда власти начали уничтожать неучтённые захоронения, перенёс тело на кладбище города Эчэн (современный Учан). Кстати, эти похороны исследователи считают одним из доказательств принадлежности Ли Бо к китайской нации, поскольку он провёл их по китайскому обычаю.
Дальше Ли Бо совершил восхождение на гору Луншань, куда, по преданию, ещё в эпоху Чжоу ушли отшельничать семеро братьев Куан, а потом проживал отшельник Дамин-гун, которого навещал У-ди, величайший из императоров династии Хань (насколько я могу судить, эпоха Хань для эпохи Тан была примерно тем же, чем в Европе для эпохи Возрождения была античность). Впрочем, с Луншань были связаны и более древние легенды. И эта гора тоже оставила неоднократный след в поэзии Ли Бо:

За сизой дымкою вдали
Горит закат,
Гляжу на горные хребты,
На водопад.
Летит он с облачных высот
Сквозь горный лес -
И кажется: то Млечный Путь
Упал с небес.

(Сморю на водопад на горе Луншань. Пер. А. Гитовича)

Луншань был не единственной горой, посещённой поэтом в том странствии - именно Ли Бо дал имя горе Цзюхуа (Девяти лепестков), сегодня считающейся одной из четырёх священных гор буддизма. А одно из самых известных его стихотворений увековечило гору Цзинтин, связанную с поэтом V века Се Тяо, перед которым Ли Бо преклонялся:

Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц
Улетела последняя стая.
Гляжу я на горы,
И горы глядят на меня,
И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая.

(Одиноко сижу в горах Цзинтиншань. Пер. А. Гитовича)

Поэт посетил город Цзиньлин (современный Нанкин), и изрядно там потратился на пирушки для новообретённых друзей - его слава как стихотворца летела впереди него, так что в желающих свести с ним знакомство недостатка не было. Возникает вопрос: за чей счёт был банкет, в смысле - всё это грандиозное путешествие? Китайские исследователи середины ХХ века с разоблачительным коммунистическим пылом пытались обвинять поэта в торгашестве и чуть ли не в контрабанде. Не забывая добавить про шлюх и пьянство по кабакам. Что ж, святым Ли Бо не был, и выпить действительно любил, но насчёт всего остального - безосновательные инсинуации. Да, весьма вероятно, что семья Ли продолжила заниматься торговлей и после переселения в Китай, но нет никаких свидетельств её незаконных деяний, равно как и того, что Ли Бо принимал участие в торговых, а тем более контрабандных операциях. Семья явно была достаточно состоятельна, чтобы поддержать сына и брата хотя бы на начальном этапе его пути - есть свидетельство из уст самого Ли Бо, хотя и преувеличенное, скорее всего, что отец вручил ему капитал из 300 тыс. монет (весьма значительная сумма, помощник губернатора, к которому поэт как-то обратился за материальной помощью, получал в год в пять раз меньше). А дальше - клановые связи, дружеская взаимопомощь, меценатство вельмож и чиновников, желающих продемонстрировать свою культурность. Так же всегда можно было заработать, написав что-нибудь на заказ, хотя последним Ли Бо не увлекался. Существовала целая прослойка странствующих интеллектуалов, именовавшихся "юсюэ" и бывших постоянно в пути кто в поисках службы, а кто и просто из-за охоты к перемене мест. Таким, например, был старший современник и ещё один кумир Ли Бо поэт Мэн Хаожань. Вынужденным путешественником был и друг Ли Бо, ещё один великий танский поэт Ду Фу.
Путь продолжился - к городу Янчжоу, где поэт, простыв, остановился в монастыре Силин. Там его навестил чиновник по фамилии Мэн (к упомянутому Мэн Хаожаню никакого отношения не имеет) и позвал с собой в Аньчжоу (современный Аньлу в Хубэй). Ли Бо охотно откликнулся на приглашение, тем более, что в тех краях жил его родственник - дядя Ли Янбин, чьи воспоминания один из немногих источников биографических сведений о Ли Бо.
До Аньчжоу Ли Бо добрался весной 727 года. Место ему понравилось, и он задержался тут надолго, с помощью местных жителей соорудив себе жилище на склоне гор Байчжао к северу от города. Десятилетний период проживания в тех местах, с лёгкой руки самого же Ли Бо, называют "хмельным пустынничеством в Аньлу".
Теперь Ли Бо мог навещать своего любимого поэта Мэн Хаожаня, который жил в городе Саньяне, недалеко от его нового жилища. Вдвовём они бродили по горам, пили и рассуждали о высоком. Но спустя два года Мэн Хаожань уехал на восток. Проводив его, Ли Бо написал в память о друге гимн "Саньянская песнь".
В одиночестве, прочем, Ли Бо не остался - как и прежде, в людях, желавших с ним встретиться, недостатка не было. К нему заехал старый знакомец Юань Даньцю, а как-то поэта навестили родные братья. В честь этой встречи Ли Бо написал эссэ "В весеннюю ночь с братьями пируем в саду, где персик цветёт", живописав атмосферу не весёлой пирушки, а, скорее, философской беседы интеллектуалов. Тем не менее, в процессе интеллектуальной беседы поэт напился так, что, пойдя провожать гостей, ухитрился заснуть прямо на дороге, по которой, как назло, с утра проезжало высокое начальство. Поскольку поднять и разбудить Ли Бо не удалось, начальство восприняло происшедшее как проявление непочтения, и поэту потом пришлось долго оправдываться. В конце концов инцидент замяли.
В общем, "пустынничество" Ли Бо вовсе не было пустынным, особенно если учесть, что в конце 727 года он женился. Его избранницей стала девушка из весьма родовитого и высокопоставленного рода Сюй. Её личного имени история не сохранила, но в преданиях она именуется Цзунпу - "Драгоценная яшма". Так же по преданию, в первую брачную ночь Ли Бо обнаружил под подушкой у молодой жены собственные стихи, которые она, оказывается, уже давно собирала. Предки девушки занимали высокие посты, вплоть до должности имперского канцлера, отец был начальником области Цзэчжоу. Девица Сюй получила хорошее образование, была благовоспитанна и изящна - в общем, если смотреть не на талант, а на вес в обществе, муж был ей не ровня. А потому не она перешла в род мужа, а муж был принят в род жены, и положение примака, скорее всего, уязвляло самолюбивого поэта. Возможно, поэтому он, как и прежде, много времени проводил в своей хижине на склонах Байчжао. Сановные родственники рекомендовали его на чиновничьи посты, но ни на одном из них Ли Бо не задержался. Не то считал их слишком низкими для своих амбиций, не то в принципе не был приспособлен для чиновничьей службы.
И всё же какие-то перемены в поэте произошли: в стихах, написанных в период после женитьбы, ведущим становится мотив ухода весны, увядания, старения. Видимо, так он переживал прощание с беспечной юностью, осознания ответственности за семью. Отношения с женой, видимо, складывались хорошо - когда спустя три года после женитьбы Ли Бо надолго её покинул, отправившись в столицу в надежде всё же осуществить свою мечту и пробиться к императорскому двору, он слал домой стихотворные послания, сложившиеся в цикл "Моей далёкой" из двенадцати стихотворений.

И гора Колдовская, и тёплые реки,
И цветы, осиянные солнцем, - лишь грёзы.
Я не в силах отсюда куда-то уехать,
Облачка, унесите на юг мои слёзы.
Ах, как холоден ветер весны этой ранней,
Разрушает мечты мои снова и снова.
Ту, что вижу я сердцем, - не вижу глазами,
И в безбрежности неба теряются зовы.

(Моей далёкой. Пер. С. Торопцева)

Есть свидетельства, что жена наравне с ним принимала его гостей и участвовала в беседах, вместо того, чтобы уйти во внутренние покои и предоставить мужчин друг другу, как это было принято. В общем, с этой точки зрения брак вполне удался.
А где жена, там и дети. Сколько их всего было у Ли Бо, опять-таки, в точности неизвестно. Доподлинно можно сказать, что в первом браке родились дочь Пинъян и сын Боцинь, поэт упоминает их в своих стихах. В биографических материалах танского времени можно вычитать ещё два имени: Поли и Тяньжань, и вот с ними никакой ясности нет. Предполагают, что Поли - имя сына, которого родила Ли Бо некая женщина уже после смерти его первой жены. Однако, есть теория, что это имя первого сына Ли Бо, а имя Боцинь считают опиской (иероглиф "цинь" пишется похоже на иероглиф "ли"). Точно так же опиской или результатом неправильного прочтения может оказаться и имя "Тяньжань" - то ли автор текста перечислял талантливых сыновей Ли Бо, то ли писал, что его сыну были небом ("Тянь") дарованы таланты... Последняя трактовка означает, что ребёнка по имени Тяньжань вообще не существовало в природе.
Есть и ещё одно детское имя, вызывающее сомнения. В предисловии к сборнику стихов Ли Бо, составленных его современником, поэтом Вэй Ванем, сказано, что жена Сюй родила мужу девочку и мальчика, которого назвали Минъюэ Ну. Имя больше похоже на женское ("ну" - переводится как "слуга, подчинённый", и так уничижительно называли себя женщины, обращаясь к мужчине), так что кто-то из исследователей полагает, что слово "мальчика" тут - позднейшая вставка. Однако с этими китайскими именами никогда нельзя утверждать с уверенностью. Словом, похоже, что Боцинь и Минъюэ Ну - это один и тот же мальчик; с китайской привычкой давать одному человеку несколько имён, неудивительно.
К 730-м годам поэт наконец созрел для того, чтобы начать решительный штурм столицы и императорского двора. Большинство исследователей считают, что это произошло в период между 730 и 734 годами. Возможно, сперва Ли Бо посетил не западную столицу Чанъань, а восточную - город Лоян. Император Сюаньцзун родился в Лояне, часто посещал родной город, и как раз в 734-736 пребывал в Восточной столице. Однако ни в Лояне, если он там был, ни в Чанъане, Ли Бо добиться желаемой аудиенции так и не удалось, не смотря на то, что у него был выход на императорскую семью хотя бы через старую знакомую принцессу Юйчжэнь, в резиденции которой он и поселился. Но, хотя принцесса при случае и показала отцу-императору написанную Ли Бо оду, никакого желания видеть её автора Сюаньцзун не изъявил. Никто же другой поэту помочь не захотел, или не смог. Отчасти тут, видимо, был виноват и нрав самого Ли Бо, "кость в спине", как выражались его биографы. Да, он активно искал покровительства, но, будучи о себе весьма высокого мнения, полагал, что это высшие должны заслужить его расположение, а не наоборот. Потенциальные покровители, разумеется, думали иначе. Характерный эпизод: как раз в этот период перед Ли Бо действительно открылась возможность совершить впечатляющий карьерный скачок. Создавалось особое инспекционное ведомство, призванное наблюдать за легитимностью действий окружных начальников, для чего подбирались авторитетные интеллектуалы. На место одного такого инспектора и был рекомендован Ли Бо. Поэт разразился благодарственным письмом, в котором, не отходя от кассы, намекнул рекомендателю, что достоин должности повыше. В результате не получил ничего.
Поэт в стихах излил своё негодование против властной верхушки, неспособной отличить мудреца от льстеца, но больше ничего поделать не мог. Покинув Чанъань, он совершил восхождение на свою тёзку, гору Тайбо, тоже весьма почитаемую в даосизме. А потом, в 735 году совместно с приятелем, совершил поездку в город Бинъюань. Отец приятеля командовал местным гарнизоном, и любопытный поэт сунул нос в каждую щель, в том числе и гарнизонную тюрьму. Где как раз томился в ожидании казни человек по имени Го Цзыи. Будучи командиром невысокого ранга, он был отправлен со своими подчинёнными на сбор провианта и не успел вернуться к назначенному сроку, что считалось серьёзным проступком. Проникнувшись к нему сочувствием, Ли Бо добился отмены смертного приговора. Это доброе дело ещё сыграет свою роль в его судьбе.
Несколько лет Ли Бо метался по стране, нигде не находя покоя. То возвращался к жене в Аньлу, то навещал Юань Даньцю в горах Суншань близ Лояна, то уезжал на восток в Юэ. В либоведении этот период его жизни именуется "поход в десять тысяч ли". Но в 735 году Ли Бо возвращается, как выражались китайские биографы "возделывать своё поле". Поле, правда, принадлежало не ему, а его тестю, но урожай шёл семье поэта. Кроме того, власти близлежащего Саньяна отыскали для него синекуру, которая позволяла, не особо напрягаясь на службе, получать какое-никакое жалование - в общем, на жизнь хватало. Но настроение у него, судя по стихам, депрессивное. А тут ещё умирает тесть Ли Бо, и поэт вступает в конфликт с шурином, вовсе не желающим делиться наследством. Не опускаясь до сутяжничества, Ли Бо к началу 737 года гордо перевозит семью в Восточное Лу, на родину Конфуция, в нынешней провинции Шаньдун. Так завершилось его десятилетнее "пустынничество в Аньлу".
На новом месте Ли Бо поселился либо в Жэньчэне (современный Цзинин), либо в находящемся недалеко от него Яньчжоу. И, возможно, именно тогда, а не позже, в Лояне, произошло его знакомство с Ду Фу. Во всяком случае, они имели возможность пересечься в одной точке пространства-времени - в Яньчжоу жил отец Ду Фу, и сын, разумеется, приезжал его навещать.
Увы, переезд оказался роковым для жены Ли Бо - она, видимо, и так не отличалась крепким здоровьем, а путешествие ослабило её ещё больше, и она умерла родами (выжил ли ребёнок, не сказано). И без того весьма уважавший вино, Ли Бо начал пить ещё больше, переживая внезапное вдовство, падение социального статуса - здесь он был далеко не так известен, как на прежнем месте - безденежье и разбитые надежды. Впрочем, долго одиноким поэт не остался: по соседству находился дом, во дворе которого рос гранат, а в самом доме проживала миловидная девушка.

У соседки моей
Под восточным окном
Разгорелись гранаты
В луче золотом.
Пусть коралл отразится
В зелёной воде -
Но ему не сравниться с гранатом
Нигде.
Столь душистых ветвей
Не отыщешь вовек -
К ним прелестные птицы
Летят на ночлег.
Как хотел бы я стать
Хоть одной из ветвей,
Чтоб касаться одежды
Соседки моей.
Пусть я знаю,
Что нет мне надежды теперь, -
Но я всё же гляжу
На закрытую дверь.

(Воспеваю гранатовое дерево, растущее под восточным окном моей соседки. Пер. А. Гитовича)

Дверь скоро отворилась, хотя у исследователей нет единства, было ли это настоящим браком, или "диким", то есть, просто сожительством. В любом случае, продлились отношения недолго - не сошлись характерами, что называется. И Ли Бо в сердцах припечатал свой недавний романтический интерес "дурой из Гуйцзи", под каковым прозванием девица и осталась в веках. Не злите гения!
Местные власти выделили поэту пахотное поле, которое он добросовестно обрабатывал, добывая себе средства к существованию. К нему регулярно наведывались друзья, сложился постоянный кружок, получивший по-китайски цветистое название "шестеро анахоретов с Бамбукового ручья". Время от времени поэт, как и прежде, срывается с места и уезжает то на побережье, то к священной горе Тайшань. Но в целом жизнь вошла в устоявшуюся колею. Постепенно Ли Бо успокаивается, осознав наконец, насколько несбыточны были его надежды подняться к вершинам и направлять самого императора мудрым словом. Но когда честолюбивые мечтания уже, казалось, окончательно остались в прошлом, в 742 году колесо Фортуны внезапно повернулось, и Ли Бо действительно получил личное императорское приглашение ко двору.

Продолжение следует.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

Вредные советы для постящихся

Если мясо не вкушаешь,
замени его родными.
Погрызи их хорошенько,
чтоб смирились и спаслись.

Пусть все видят, что Вам плохо,
что Вы постник всех народов,
всех времен и всех галактик,
с Вас пусть все берут пример.

Для таких же добрых целей
одевайтесь потемнее.
И погромче с грустным видом
воздыхайте тяжело.

Если в гости пригласили,
этот шанс не упустите,
показать, как это плохо,
в Пост веселье затевать.

Выковыривайте мясо
из салатов на салфетку.
С кислой миной вопрошайте:
“Где тут постная еда?”

Если музыку включили,
затыкайте сразу уши
с криками: “Прости им, Боже!
Ведь не знают, что творят!”

А в подарок принесите
книги: “Постные рецепты”,
“Календарь постов и трапез”
и “Как гордость победить”.

Если денег Вам не жалко,
можно также напечатать
им картину Васнецова
под названьем “Страшный Суд”.

Дети тоже пусть постятся,
пусть поймут, что жизнь сурова.
Это лучше, чем родные,
им никто не объяснит.

Очень скоро Ваши дети
убегут от Вас в пустыню,
и по их святым молитвам
Вам Господь всё-всё простит.

Для беременных, кормящих
Пост - прекрасное занятье,
дети могут стать святыми
(если только доживут).

Пусть постится Ваша кошка,
и собака пусть постится,
Пост поможет непременно
им скорее в рай попасть.

Коль в себе греха не видно,
поищите грех в соседе.
Вам со стороны виднее!
Нужно ближним помогать.

Наносите людям пользу
и добро им причиняйте,
и не верьте, если будут
вдруг кричать: “Не надо нам!”

Ведь они ещё слепые
и духовно не прозрели,
Вам со стороны виднее,
что спасительней для них.

Если нужно вдруг из школы
или забирать из сада,
Вы вставайте на молитву,
дети могут подождать.

Если кто-то обличит Вас,
намекнёт, что Вы не правы,
должен сразу он об этом
очень горько пожалеть.

Это что ещё такое!
Пусть смиряются и знают,
только Бог имеет право
Вас, безгрешного, судить.

(Автор: священник Владимир Панарин)

@темы: Всякое, Юмор, В этот день..., Стихи

---

Торопцев С. А. Прелюдия Ли Бо: тень бытия

Прочитала биографию танского поэта Ли Бо. Много воды. ОЧЕНЬ много воды. Чем-то мне эта книга напомнила биографию Шекспира Питера Акройда, в которой говорилось о чём угодно: о тайном католичестве жителей Стратфорда, о тонкостях организации театра шестнадцатого века, о памфлетных баталиях, сотрясавших английский литературный и театральный мир... О чём угодно, кроме собственно биографии Шекспира. Здесь несколько иное, имя Ли Бо встречается в каждом абзаце хотя бы по разу, но фактологического материала крайне мало. Большую часть занимают размышления на тему, зарисовки предполагаемых чувств и мыслей поэта, сценки и диалоги, более, как мне кажется, уместные для художественной литературы. Но причина та же - крайне мало фактов, а к тем, что есть, постоянно приходится добавлять: вероятно, по видимому, есть основания думать, что...
Но чувствовалось, что Торопцев своего героя очень любит, и это в какой-то степени подкупало. Если же попытаться выжать воду, то...



Достоверно известного о Ли Бо крайне мало, нет даже единого мнения, где и когда он родился. Ясно, что рождение произошло не раньше 699 г. и не позже 705 г. Но чаще всего называют 701 г., что находит подтверждение и в стихах самого поэта - так, в стихотворении, датированным 750 г. он упоминает, что прожил 49 лет. Нет никакой ясности и с местом рождения - исследователи и почитатели называли самые разные географические точки, включая даже Чанъань, столицу Танской империи. Но наибольшее распространение получили две версии: "сычуаньская" и "западная". Согласно последней, Ли Бо родился в городе Суйе (Суяб) в районе озера Иссык-Куль на территории современной Киргизии. Вторая версия называет родиной Ли Бо китайский край Шу в современной Сычуани. Известно, что семья Ли, к которой принадлежал поэт, действительно проживала на окраине империи, за пределами границ Китая, а потом перебралась обратно на родину предков, но было это до или после рождения Ли Бо, исследователи расходятся. В любом случае, если Ли Бо и родился в Киргизии, когда случился отъезд, ему было не больше четырёх лет, так что вырос он в Шу.
Род Ли, которому он принадлежал, прослеживается ещё с ханьской эпохи, а легенды и вовсе выводят его от Лао-цзы, того самого, автора "Дао дэ цзина". Кстати, от него же выводила свой род и династия танских императоров. Предки Ли Бо порой занимали весьма высокие посты, но потом за какую-то провинность были сосланы в западную провинцию Лунси на территории современной Ганьсу, откуда потом тайно перебрались ещё западнее, в Тюркский каганат. К началу VIII века в Суйе жило уже четыре поколения рода Ли. Непосредственно о родителях Ли Бо известно крайне мало. Его отец Ли Кэ, вероятно, занимался торговлей, о чём косвенно свидетельствует его имя, вернее, прозвище Кэ - "странник", "гость", в том числе и торговый. О том, что "Кэ" именно прозвище, говорит тот факт, что Ли Бо упоминал его в своих стихах - личное имя отца для сына было бы табуировано. Когда родился будущий поэт, Ли Кэ назвал его Бо - "белый", а по достижению совершеннолетия дал ему второе имя Тайбо, означающее "Великая белизна", и одновременно являющееся названием планеты Венеры, а так же горы недалеко от Чанъаня.
О матери не известно вообще ничего, даже её фамилии, есть лишь предположение, что она принадлежала к тангутской народности цян, или имела примесь цянской крови. В Шу, куда перебралось семейство Ли, цян жило много, так что Ли Бо всё детство и юность вращался в "варварской" среде, что не могло не сказаться на его мировосприятии. Так же как и то, что в Шу семья Ли тоже оказалась пришельцами, хотя и проживала там их дальняя родня - клан Ли был достаточно разветвлён, и иные выходцы из него становились не последними людьми. Кстати, у своих родителей Ли Бо был вторым ребёнком, но сколько всего у него было братьев и сестёр, Торопцев не пишет, и по имени упоминает только младшую сестру Юэюань.
Семейство Ли обосновалось в населённом пункте Цинляньсян, рядом с современным городом Цзянъю в Сычуани. Название Цинляньсян в разных источниках записывалось разными иероглифами и в зависимости от написания означает либо "Чистый посад", либо "Посад Синего лотоса" (Синий лотос - образное обозначение глаз Будды). Сам Ли Бо явно предпочитал второй вариант. По причине ли тёмного прошлого пришельцев, нехватки школ или того, что отец Ли Бо больше тяготел к даосизму, а в школе акцент неизбежно сделали бы на конфуцианских штудиях, но образование поэт получил дома. Весьма обширное, надо сказать, образование, и парень был способный, схватывал всё на лету. Жадный до знаний, он брал у знакомых книги и уходил с ними в горы, в сооружённую местными парнями под его руководством соломенную хижину. После местные жители поставили на том месте кумирню в честь великого земляка, но она не пережила "культурной революции".
К пятнадцати годам к книжному обучению добавился меч. Учителя были хорошие, но фехтовальщиком Ли Бо так и остался посредственным - более высокий уровень требовал посвящения этому занятию всего себя, на что поэт оказался не готов. Тем не менее, хроники упоминают его участие в реальных стычках и поединках, и далеко не всегда Ли Бо выходил из них победителем. Кое-кто намекает, что не все эти столкновения оканчивались бескровно, а поскольку Ли Бо не пострадал (во всяком случае, сколько-нибудь значимо), выходит, что страдали его противники.
А ещё в это время он начал серьёзно писать стихи. Пятнадцать лет - по тем временам пора юношества, время определяться с дальнейшим жизненным путём. Как раз тогда у Ли Бо появился новый учитель Чжао Жуй, личность достаточно выдающаяся, литератор и знаток боевых искусств, автор нескольких этико-философских сочинений. Император Сюаньцзун неоднократно приглашал его ко двору, но Чжао Жуй в самом даосском духе предпочёл странствия и уединение. Однако, не смотря на отшельнические настроения, Чжао Жуй отнюдь не чурался государственнических идей, размышляя в своих сочинениях, как именно можно было бы построить идеальное государственное управление. Ли Бо во многом перенял его взгляды. Следы влияния Чжао Жуя прослеживаются в поэзии Ли Бо до конца его жизни.
Ли Бо на год переселился к своему учителю в Цзычжоу (современный Саньтай), а потом отправился на гору Дайтянь, в монастырь Дамин ("Великое просветление"), руины которого сохранились и поныне. Там поэт провёл в общей сложности десять лет, время от времени отлучаясь, чтобы навестить семью и друзей или постранствовать по родному Шу. Упражнялся с мечом, под руководством наставника постигал каноны и занимался собственным творчеством. Стихотворение 718 г. "Навещаю отшельника на горе Дайтянь, но не застаю его" считается самым первым из достоверно принадлежащих кисти Ли Бо:

Собаки лают,
И шумит вода,
И персики
Дождем орошены.
В лесу
Оленей встретишь иногда,
А колокол
Не слышен с вышины.
За сизой дымкой
Высится бамбук,
И водопад
Повис среди вершин…
Кто скажет мне,
Куда ушёл мой друг?
У старых сосен
Я стою один.
(Пер. А Гитовича)

Весной 720 года Ли Бо покинул монастырь и отправился в Чэнду, столицу края Шу. Заодно посетил крупный даосский центр на находившейся рядом с городом горе Цинчэн, считавшуюся святой у даосов. Как раз в то время там появилась новая монахиня: принцесса Юйчжэнь, дочь предыдущего и сестра ныне правящего императора. Предположительно именно тогда и произошло её знакомство с Ли Бо, в дальнейшем они встретятся ещё не раз. Тогда же он познакомился с монахом по имени Юань Даньцю, которому в течении жизни посвятил четырнадцать стихотворений, и ещё во многих фоново упоминал его имя.
В Чэнду Ли Бо приехал не только для того, чтобы посетить места, связанные с когда-то жившим здесь знаменитым поэтом эпохи Хань Сыма Сянжу, но и с вполне практической целью - найти себе покровителя. Его манила мысль о государственной службе, но медленное (добавлю - и не гарантированное) восхождение по чиновничьей лестнице не прельщало импульсивного поэта. Куда заманчивее выглядела мысль произвести впечатление на кого-то из высокопоставленных вельмож, кто составит ему протекцию при дворе и послужит трамплином для прыжка на самую вершину. Увы, молодому человеку не везло: из всех чиновников, которых он посетил, заинтересовать удалось лишь одного. Вельможа Су Тин оказался ценителем поэзии и, ознакомившись с сочинениями Ли Бо, дал ему рекомендательное письмо к начальнику области Юйчжоу Ли Юну, знаменитому литератору и каллиграфу. В начале зимы 720 года Ли Бо прибыл в Юйчжоу (Чунцин) и добился аудиенции у Ли Юна, но, будучи уверен в своих талантах, решил не использовать письмо - и наткнулся на более чем холодный приём. Правда, юное дарование сумело отыграться, сочинив ироничное стихотворное послание с упрёком, к которому запоздало всё же приложило рекомендацию от Су Тина. Ли Бо ещё дождётся времени, когда спустя лет двадцать снова встретиться с Ли Юном, и тот публично покается в том, что когда-то не распознал истинный талант. Что ж, поэт не держал на него зла, и в дальнейшем отзывался от Ли Юне исключительно комплиментарно.
Помимо Ли Юна, Ли Бо посетил ещё и помощника начальника уезда, и тот отнёсся к нему куда приветливей, но как-то помочь через голову начальства не решился, отделавшись подарком. Вознаграждая себя за разочарования, Ли Бо поднялся на гору Эмэй, Крутобровую, святую гору на этот раз не даосизма, а буддизма. Судя по стихам, горные красоты оставили глубокий след в его душе.
Ли Бо вернулся в домой, сознавая, что это возвращение временно. Неудача не охладила его энтузиазм, пора было выходить в большой мир. Правда, это "временно" растянулось на четыре года, но весной 724-го поэт навсегда покинул родные места и отправился в долгое странствие.

Продолжение следует.

@темы: Да, были люди в оно время, Книги, Китайское

---

Досмотрела-таки Монтекристу (и месяца не прошло, ага). Ну да, правы были те, кто говорил, что месть вышла скомканной. Как по мне, можно было что-то сократить в начале и середине. Враги как-то поглупели, хотя они и до того были не ахти, особенно Вильфор. А тут - Монте-Кристо устраивает перфоманс с новом доме, Вильфор бросается к его "врагу". Лорд как-там-его ничего полезного не говорит, но прокурор необъяснимым образом успокаивается. И когда начинается интрига с кораблями, не останавливает Данглара - мол, погоди своим имуществом рисковать, граф-то какой-то мутный... Нет, вся троица уже готова верить ему до гроба. Андре сразу же после суда бежит мстить за тётку, которую он и помнить не должен - сильно сомеваюсь, что её отпускали из борделя навещать племянника, тем более после одного побега. И почему Андре застрелили, когда можно было просто арестовать? Парня жалко.
Разоблачения Морсера не было вообще, как и извинений Альбера перед Моне-Кристо. Жаль, это ведь какой штрих к характеру персонажа! Его папаша, выходит, наказан только лишением семьи. В поединке нагнали драматизьму: противники тяжело лупят друг друга, но тщательно следят, чтобы ненароком не добить совсем. В финале ГГ уплывает в закат один-совсем-один на довольно большом корабле, прям как Рене Аррой. Интересно, с таким судном можно справиться в одиночку?
Пейзажи роскошны, интерьеры поскромнее, а вот на костюмы пожмонтичали, особенно для дам. Гайдэ все последние сцены ходит в одном платьюшке. Мерседес гостей принимает в чём-то тёмненьком в цветочек, для графини годящемся разве что в дневные домашние.
В общем, начало понравилось больше, чем конец.

@темы: Кино

---

Я после концерта Хелависы: "Любовь во время зимы" была, конечно, спета хорошо, но она как-то мимо меня.
Я два с половиной месяца спустя: скачиваю "Любовь во время зимы" себе на телефон.

@темы: Музыка

---

Иней

Ветер наконец стряхнул с деревьев иней, оставшийся после ночного тумана. Ещё позавчера вид из окна был вот такой:

@темы: Фото

---

Текущее

Интересно, это только я не могу зайти на дайри без впн?
Наконец я с новым паспортом. Подавала на него через госуслуги, а когда уже нужно получать, те же госуслуги не давали мне записаться на приём. При попытке показывали табличку, что вы, мол, уже записаны, отмените предыдущую запись. При этом никакой предыдущей записи, естественно, не было. Пока я догадалась спросить у бота, что происходит, и получила от него совет почистить кэш, все записи до выходных расхватали. Жить без паспорта ещё неделю я была не готова, так что поехала в отделение на удачу. В первый день меня отфутболили, мол, уже не выдаём, приходите завтра с двух до трёх. Назавтра для выдачи талончика потребовали снилс (хоть бы предупредили заранее, чтоб их...) Пришлось звонить домой, просить маму продиктовать номер. Зато потом красота, никакой очереди не оказалось, пришла - получила.
Отметила это дело в недавно открывшемся в нашем квартале кафе "Левико". Внутри очень приятно, без особых изысков, но светло и уютно. Еда не поразила, но тут я настроена лояльно, уже хорошо, что в наших гребенях есть место, где можно посидеть. При мне пришло и ушло несколько человек, так что зря я, кажется, переживала, что они могут закрыться, не найдя спроса. Как наша "Буханка", которая осенью "временно закрылась", и так до сих пор стоит запертая. Хотя там, кажется, проблема в недостатке персонала, а не клиентов.
На пятом десятке открыла для себя ношение поясной сумки - если не брать зонтик и ничего объёмного, то карта-ключ-проездной-телефон как раз помещаются. И теперь поймала себя на том, что когда всё-таки вешаю на плечо сумку, то начинаю непроизвольно отклоняться в противоположную сторону. Приходится отслеживать и возвращать себя в вертикальное положение. На улице чёрте что - зима-не зима. Вроде и были пара снегопадов, а снега не хватило даже чтобы землю прикрыть. Зато утром за окном стоял густой туман, и когда он рассеялся, все деревья оказались в изморози, как серебряное кружево.
Интересно, когда в городе уберут уже ёлки и прочие новогодние украшения? Или они теперь навсегда с нами?

@темы: Всякое

---

Продолжаю смотреть Монте-Кристо. Какие удобные камеры, тюремщик в них вообще не входит, ломай стенки - не хочу. И какая у Эдмона роскошная татуировка на спине. Второй вопрос, который аббат Фариа задаёт Эдмону после "ты кто" - сколько тебе лет? Самая животрепещущая информация в такой ситуации, даже не "сколько сидишь", а возраст собеседника подавай. И, эм, они копают туннель под воду? Вода-то с потолка капает, и они такие: о, совсем чуть-чуть осталось! Затопит же раньше, чем выберетесь.
Ну, развели интригу, кто успеет первый - носильщики выбросить "мёртвого", или тюремщик убедиться, что заключённый сбежал. Хотя и знаешь результат заранее, но всё равно нервничаешь. А что, корабля контрабандистов не будет? Интересно, какова вероятность, что беглый узник может вот так запросто гулять по окрестностям. Тётка с ружьём как-то подозрительно быстро прониклась доверием к залётному бродяге. Или она его узнала? Вроде как последняя фраза на это намекает.
Ой, как удобно, стоит выйти к морю, и тут же найдётся рояль в кустах пустой кораблик, бери и плыви.
Какой благородный Кадрусс, однако: уберите брульянт, я его не достоин! И... чё? Сестрицу прокурора с его согласия продали в бордель?! Не пристукнули, что было б хотя бы логично. Нет, Вильфор решил заставить ходячий компромат на себя себя же люто возненавидеть. Ума палата за номером шесть.
Вообще, кажется, создатели фильма считают, будто зрители не поймут и не воспримут полутонов. Поэтому надо сгустить краски - гуще, ещё гуще! Чтобы если уж злодеи, то исчадия ада, если уж герой, то невиновный с ног до головы. Опять же кому интересен просто какой-то там кардинал Спада и секретарь, случайно поджёгший нужную бумажку? Тамплиеры и их потомок! Чтоб уж рромантика до дальше некуда. И пожилой папа прокурора это слишком скучно. Пусть будет молодая и красивая женщина с трагической судьбой.
А, ну да, и никакой иной мести, кроме как прирезать брата, Анжель придумать не смогла. Могла бы, кстати, в процессе закапывания его ножиком ткнуть, как Бертуччо в романе.
Кхм, что-то я сомневаюсь, что дворянин лично бы погнался за карманником. Ну ладно, чтобы свести Морсеров с Монте-Кристо безо всяких там Италий сойдёт. Хотя всё равно по-дурацки вышло - не оставит нормальный спаситель спасённого валяться на мостовой. Хотя бы до дома или до доктора должен был довести.
Ой, и страхолюдный же дворецкий. На лице Морсера-старшего написано "ну и показушник". Разделяю его чувства.
Ладно, остальное в следующий раз.

@темы: Кино

---

Посмотрела на сон грядущий первые полчаса новенького "Графа Монте-Кристо". Ну, что на всю богоспасаемую Францию одна-единственная Анжель, наверное, не прикололся только ленивый. Наполеон, отправляя жутко секретное письмо своим сторонникам, подписывается своим именем, дабы никто не усомнился. И пользоваться шифрами, хотя бы и самыми простыми, тоже не царское дело. У Анжель нет денег на выкуп письма, и у её друзей, которыми она грозит Данглару, их, видимо, тоже нет. И только недостаток жалования мешал простолюдину Дантесу жениться на аристократке Мерседес, ага. Нет, я не говорю, что это было совсем невозможно в постнаполеоновской Франции, см., хотя бы, "Красное и чёрное". Но маркиз де Ла Моль согласился (почти) на брак дочери с Сорелем со страшным скрипом, как на меньшее из зол. А тут родители Мерседес глядят на идущую к алтарю дочь таким умилённым взглядом, словно породниться с сыном слуги предел их мечтаний. Вильфор, имея после допроса Эдмона все основания полагать, что Данглар и Кадрусс тоже в курсе существования письма, отпускает их гулять с миром. Ах да, они же имени Анжель не слышали. В чём, должно быть, мамой поклялись, и прокурор поверил, а чё ж не поверить хорошим людям. И что за страсть к гигантизму в интерьерах? В кабинете Морреля балы устраивать можно, да и кабинет Вильфора не намного меньше.
Тем не менее, мне скорее понравилось. Буду смотреть дальше.

(Кстати, читала на дзене мнение, что Эдмон, бросивший в разгар шторма, когда каждые руки на счету, свой пост и поспешивший на помощь тонущей, подверг серьёзному риску и корабль, и товарищей. Так что Данглар в своём стремлении выкинуть его с корабля, не так уж и не прав. Но тут я не копенгаген, чтобы судить, насколько обосновано обвинение. В любом случае, сценаристы, безусловно, хотели этой сценой показать благородство героя и подлость Данглара).

@темы: Кино

---

воскресенье, 19 января 2025 в 23:14

Пишет Шано:

"Друг мой как-то в Лаосе в монастыре, в келье отца настоятеля, увидел портретик Ленина. Рядом с иконами -- там, «Колесо Сущего», «Древо будд»...
Он удивился и спросил - пошто? Ожидая, разумеется (1985 г.) ответа типа «махатма Ленин, освободитель, мудрец» и тэ пэ. Однако оказалось - это видный буддийский (дзен) мудрец! А вышло вот как: когда в издательстве «Прогресс» выпускали 4-томник «Избранного», то всякие политэкономические и философские термины сгенерили, как и положено в лаосском, из пракрита. (Древний язык такой). Получилось звучно и солидно. Издали. Hо! Сотрудники «Прогресса» -- в том числе лаосцы, выпускники наших вузов - не были знатоками буддийской книжности. И не знали, что эти термины уже есть - образованы точно так же, но смысл у них, разумеется, совсем иной. В результате при чтении текста ученым буддистом он представал как нечто хитрое, дзенисто-коанное (не всякий текст, но большинство - книжка была как раз по т.наз. научной деятельности вождя...). Так вот и стал он дзенским мудрецом... 8/" https://spectator.ru/entry/204
https://kvisaz.livejournal.com/1571381.html

@темы: Трудности перевода, Юмор, Перепост

---

Любовь в ночи

Сюй Цинъю - во всех отношениях успешная молодая женщина. Она недурна собой, занимает не последнюю должность в крупной фирме, у неё есть жених, преуспевающий юрист. Отношения давние, проверенные временем, жених - лучший ученик её отца, университетского преподавателя, и с будущей свекровью всё складывается замечательно, так что обе семьи ждут не дождутся свадьбы. Есть только одна загвоздка: жених настаивает, чтобы Цинъю после свадьбы ушла с работы, его заработков хватит на двоих. А она не хочет, ей нравится её работа. И вот, когда до счастливого события остаётся всего три месяца, Цинъю получает от лучшей подруги фото своего жениха с другой женщиной.
Выставив изменщика на мороз, Цинъю с горя напивается в баре до полного изумления. Уже поздно, бармену пора закрываться, и игравший в баре музыкант берётся вытащить перепившую барышню наружу и доставить домой. Но адрес свой Цинъю называть не хочет, так что - не бросать же её в невменяемом состоянии на улице - невольный опекающий тащит её в гостиницу. Там Цинъю устраивает цыганочку с выходом, то с хохотом, то со слезами рассказывая историю своего несчастья: вот, дескать, когда мы были бедными вчерашними студентами, я покорно ждала, пока он сделает карьеру, и сама работала как проклятая, а теперь, когда мы преуспели и ничего нам не мешает, этот гад выкинул такой фортель. Потом ей померещилось, что незнакомец привёл её в номер, чтобы к ней приставать, и она полила его водой. Пока он сушил рубашку, она бухнулась в постель и уснула.
На следующее утро Цинъю просыпается со смутными воспоминаниями, как музыкант из бара затаскивал её в номер. А вот что было дальше, и было ли вообще что-нибудь? Но предаваться рефлексии некогда, пора бежать на работу, где как раз будет совещание с новым вице-директором Мо Линцзе, назначенным по настоянию фирмы-инвестора для контроля над инвестируемыми средствами. И этим вице-директором оказался... угадайте, кто? Правильно, вчерашний музыкант. Выяснилось, он сам крутой бизнесмен, а музыка это так, для души. Цинъю была готова провалиться сквозь землю, а вот Мо Линцзе ситуация изрядно позабавила. И он принялся поддразнивать новую подчинённую, отказываясь отвечать на осторожные вопросы, так что же тогда произошло в номере. В общем, оставил о себе впечатление как о довольно неприятном типе, но при этом регулярно помогал разрешить то и дело возникающие трудности. Девушка нравилась ему всё больше и больше, и вот, когда Мо Линцзе решил, что она достаточно хороша, чтобы с ней замутить, она взяла, да и помирилась с женихом. Уговорил тот её дать ему ещё один шанс, да и семья давила, мол, где ты второго такого найдёшь, так что Цинъю согласилась.
Но Мо Линцзе оказался упрям, и, не смотря на неоднократные просьбы оставить её в покое, продолжил настойчивые ухаживания. Тем более, что примирение с женихом оказалось недолгим. Получив такую встряску, Цинъю начала замечать то, на что раньше не обращала внимания: что жених воспринимает её скорее как статусный аксессуар. У прекрасного него всё должно быть идеальным, в том числе и жена, но как личность он её в упор не видит. И, хотя на людях он сама заботливость, но вот, скажем, на то, чтобы забрать её из больницы, куда она угодила с подвернувшейся ногой, у него времени не находится ("извини, малыш, дела..."). На этом фоне Мо Линцзе, который и привезёт, и отвезёт, и пропущенный ужин принесёт, и в рабочих вопросах поможет, начинает всё больше выигрывать.
А ещё у Цинъю есть младший брат, головная боль их отца, потому что вместо того, чтобы нормально учиться, занялся живописью. Брат ещё со школьных лет влюблён в её лучшую подругу, кстати, работающую одной из двух помощников нового вице-директора. Но поскольку парень младше её на десяток лет, всерьёз подруга его не воспринимает. Но ничего, он тоже упрям, и ещё завоюет её своей заботой. А за Мо Линцзе бегает одна самоуверенная девица, дочка руководителя его фирмы. И припрягает себе в подмогу второго помощника вице-директора.



Ну, в общем, если бы я эту дораму не посмотрела, то ничего бы не потеряла. И смотрела на перемотке, исключительно полюбоваться на исполнителя главной роли - нравится мне Лю Сюэи ещё со времён "Гробниц", не разочаровал и в "Стеклянной душе". Кстати, партнёршей у него тут та же актриса, которая играла Чу Линлун, так что можно похихикать, что Владыка Байлинь в новом перерождении влюбился в сестрицу своей Богини. А поскольку я, особенно поначалу, мотала всё, кроме собственно сцен отношений главгероев, то, например, так и не поняла, чем занимается её фирма, и в какой она связи с той фирмой, из которой пришёл главгерой. Возможно, что там внятного объяснения и нет, все рабочие вопросы - так, антураж, и иногда подталкивают сюжет. Первая половина которого строится на повторении одного и того же цикла: у Цинъю возникают какие-то проблемы на работе, Линцзе всё разруливает, после чего они вроде как начинают сближаться, но тут случается какое-то недоразумение, которое её отталкивает. Потом они как-то резко перешли на новый уровень и таки стали любовниками, после чего проблемы у них остались лишь внешние. И вот это меня даже несколько удивило: отсутствие особых драм и стекла, я от мелодрамы ожидала куда больших страстей в клочья. Многие потенциально конфликтные ситуации герои проскакивают, едва замечая, а недоразумения или столкновения как правило разрешаются за серию-другую. И нет, я не расстроена, приятно видеть адекватных людей, которые заметив свой любовный интерес в копании соперника (соперницы) не закатывают скандал и не бегут утешаться в чужие объятия, а либо вообще не придают значения, либо спрашивают, что это было - и верят объяснениям.
Обещанные аннотацией к сериалу попытки жениха "любой ценой" вернуть Цинъю сводятся к тому, что он жалобно просит прощения, а, не преуспев, пытается отомстить Линцзе и подставить его в рабочих вопросах, чтобы самому же упасть в яму, которую вырыл. А соперницы главной героини (их там две, одна за другой) вдруг проявляют здравомыслие и отваливаются сами, когда Линцзе им словами через рот объясняет, что ловить с ним нечего. И даже такой острый момент, когда героиня - при свидетелях! - предлагает герою пожениться и получает в ответ "извини, я не готов", и тот не приводит к сколько-нибудь значимым для сюжета последствиям; Цинъю пообижалась, но не слишком. Тем более, что происходит это в предпоследней серии, и всем зрителям ясно, что хэппи-энд не за горами.
Вторая сюжетная линия, про подругу и младшего брата мне не зашла вообще, так что как раз её я мотала особенно. При этом подруга сама по себе хороша, поинтереснее главной героини будет, но вот этот щеночек с жалобными глазками и ноющим голосом на героя-любовника совсем не потянул. Пусть даже он вроде как завоевывает любовь не героизмом, а уборкой и готовкой. Ну и раз это сказка о том, как всем сестрам раздали по серьгам, то поверим, что доморощенный художник просто возьмёт и получит приглашение в центр Помпиду.
Есть ещё и третья пара, та самая девица, которая сначала нацелилась на Линцзе, и для этого завербовала его помощника, а потом с этим же помощником нашла своё счастье. Из заметных персонажей ещё можно отметить бывшую героя, которая после десятилетнего перерыва вдруг возжелала вспомнить прошлое, но в какой-то момент потеряла весь запал и пожелала ему счастья с новой подругой. И хозяйку того самого бара, где произошло первое знакомство. Она ничего практически не делает, просто иногда изрекает мудрые мысли и вообще эффектная женщина.
Подытоживая: можно смотреть, если ничего интереснее нет, а можно и не смотреть. Скучновато, но и не напрягает. И открывающая и закрывающая песни красивые.

@темы: Дорамное

---

А что Кромка обещает тебе в грядущем году?

@темы: Тесты и гадания

---

Мало мне было двух (или даже трёх, если считать "Песчаное море", к которому я всё ещё робко надеюсь вернуться) недосмотренных дорам, я посмотрела серию ещё одной. "Лотосовый терем", который уж так хвалили, уж так хвалили... Ну да, занятно, хочется узнать, что там дальше. Ди Феншен (если я правильно запомнила его имя) - девичья погибель, женская, впрочем, тоже. Видела этого актёра в "Пепле луны", там он как-то впечатления не произвёл (возможно так и задумывалось), а тут прям так хорош, хоть и мало его пока было. На его фоне Ляньхуа как-то впечатления не производит, хотя Чень И мне в принципе нравится. У него тут роль такого хитрована, хотя кровью уже тоже поплевался, по своему обыкновению. Будет страдать и хитрить одновременно. Сыскная служба на высшем уровне - к ним пришёл трудоустраиваться чел в маске, и приёмная комиссия только после успешного прохождения им вступительных экзаменов догадалась поинтересоваться, а почему, собственно, Гульчатай закрыла личико. Мотивация молодого человека: мол, принцессу мне и даром не надо, чуду-юду я и так победю. Не полезла бы в его фильмографию, и не узнала бы У Се номер четыре (а полезла потому что в очередной раз перепутала его с У Леем и решила проверить, он - не он). Парик парню идёт больше, чем стрижка.
Не знаю, когда я соберусь смотреть дальше, но соберусь, факт.

@темы: Дорамное

---

Тем, у кого праздник

@темы: Праздники

---

Праздник к нам приходит

@темы: Праздники